До науки
Вопросы, из которых выросла психиатрия, появились только в конце XVIII века — шотландский врач Уильям Каллен в 1776 году употребил термин «невроз», который до сих пор не получил строгого общепринятого определения, а из современной международной классификации болезней (МКБ) его и вовсе исключили. Это был первый подход к столь гигантской теме.
У врачей тогда ещё не было средств, чтобы напрямую посмотреть состояние живого мозга (и до конца XX века не появилось). Относительно связного понимания того, какие вообще бывают психические болезни, что их вызывает и как они протекают, — тоже.
Армии, как правило, были небольшими, а войны короткими, так что материала для статистики не хватало — около трёхсот случаев за всю франко-прусскую войну в прусской армии. Но вскоре подоспело появление первых связных психиатрических теорий, общее улучшение военной статистики — и русско-японская война.
Вы офицер или истеричная барышня?
Русско-японскую рассматривали поначалу как «маленькую победоносную войну против слабого противника». «Макаки» же, один казак побьёт трёх японцев!
Офицеры прямо-таки рвались на передовую — ведь это была возможность по-быстрому и без особой опасности отличиться. Но что-то пошло не так. Заболеваемость неврозами и истериями у офицеров оказалась вдвое выше, чем у рядового состава.
Солдаты несут раненых с позиций, 1904 год
Вопрос о контузиях, поднятый ещё во времена Пирогова, всё ещё не разрешили, хотя он стоял очень остро. Поражения воздушной волной без видимых ранений стали, с одной стороны, предметом насмешек, а с другой — прекрасным вариантом для симуляции. В том числе для тех, кто захотел убраться с войны по причине нервного расстройства.
Сейчас уже не разобрать, сколько офицеров эвакуировались в тыл с реальным неврозом, а сколько сбежали, плюнув на офицерскую честь.
По окончании войны этот вопрос так и остался висеть в воздухе. Всеобщее внимание сосредоточилось на вопросах военно-полевой хирургии и особенно — санитарной тактики.
Конечно, работы писались, данные обрабатывались — но пока это было лишь строительством фундамента для огромной науки.
Траншеи, ведущие в ад
В Первой мировой войне участвовало огромное количество людей — почти 70 миллионов.
При этом уровень стресса в окопах того времени трудно представить современному человеку. Солдаты не умели устраивать хотя бы минимальный комфорт — даже отхожие места и водоотводные канавы научились делать не сразу. А новое оружие вызывало такое ощущение беспомощности, что, по свидетельствам очевидцев, люди в бельгийских фортах впадали в истерику и сходили с ума в ожидании очередного выстрела «Большой Берты» — немецкой 420-мм мортиры.
Отношение к нервнобольным в первое время было сродни отношению к легкораненым — «палечникам», как называли их в русской армии. Но количество «слабаков» становилось всё больше. Во всех армиях процент нервнобольных вырос примерно втрое по сравнению с мирным временем. Стало ясно, что проблема требует изучения, а пострадавшие — лечения.
Наблюдения опытных психиатров дали вполне логичный вывод: война — это стресс; современная война — стресс длительный, не прерывающийся ни на секунду и едва выносимый даже для здорового человека. Любая психика под непрерывным давлением «потечёт», вызывая особый вид болезни — военный невроз.
У офицеров он проявлялся чаще в виде неврастении, а у солдат — в виде новой для тогдашней психиатрии болезни — командной истерии. Она отличалась стойким возбуждением и непрерывным выкрикиванием команд. Их никто не слушает? Неважно. Сознание сужено до предела, больной живёт лишь в своём странном и страшном мире. Кроме того, всё это сопровождали параличи, потеря памяти, глухота, немота и нарушения сна.
Лица болезни
«Застывший взгляд, искажённое лицо, мускулы напряглись, как верёвка; он стремится прочь, оказывает всему сопротивление, скрючивается над чем-то невидимым…», — так описывал истерику Эрнст Кречмер, крупный немецкий психиатр. Истерический паралич при осознанном желании вылечиться.
Невротики давали картину «нетерпеливого ожидания» — всё некомфортно, сапоги жмут, снаряжение неудобное. Движения раскоординируются, ломаются спички и папиросы, меняется почерк, мысли «бегут» и ни на чём нельзя сосредоточиться.
Впрочем, подобное состояние, отмечавшееся перед боем, считалось почти нормальным.
Унтер-офицер 30 лет — храбрый, дельный солдат — после разрыва снаряда поднялся и с криком «В атаку!» побежал… но не в сторону противника. Солдаты схватили его — он их не понимал. Четыре дня он галлюцинировал, не отвечал на вопросы, не спал, рвался в бой. Потом — «очнулся» с почти полной амнезией и головной болью.
Солдат, у которого пулей выбило из рук котелок, не обращая внимания на огонь, бросился к вражеским окопам, закидал их камнями и вернулся назад невредимым. Боги порой хранят безумцев.
«…видимо, живёт яркой и однообразной галлюцинаторной жизнью, — писал русский психиатр об очередном пациенте. — Всё его поведение настолько ярко выражает поведение человека во время боя при близости неприятеля, что это понятно каждому».
«Я пойду… пойду в окопы… винтовка… патроны… Погосский, отделённый…», — повторял больной раз за разом, не реагируя на уколы и невпопад отвечая на вопросы. Тут, впрочем, присутствовало наследственное отягощение со стороны обоих родителей, и ничего удивительно, что после полутора месяцев лечения несчастного отправили в годовой отпуск с диагнозом «истерия».
Имитация курорта
Специфических лекарств для психических болезней в те времена ещё и в проекте не было — их породила фармакологическая революция 1950‑х.
Донаучные методы — изоляция в деревянных кабинах со служителями, запрещавшими разговоры, или голодные диеты — результата предсказуемо не дали.
Применяли успокоительные разной степени силы — валериановую настойку, бром, опиаты. Была рациональная психотерапия — беседы с установкой на выздоровление. Действовали ещё тёплые солёные ванны, кварцевое облучение тела и постельный режим — то есть максимальное приближение к состоянию «поваляться на пляже».
Интересно, что ранения относительно редко сопровождались нарушениями психики — в отличие от контузий или просто тяжёлых переживаний (у засыпанных землёй при обстрелах часто развивался невроз — разумеется, у тех, кого откопали живым). А вот выздоравливающий раненый, бывало, прибегал к «подсознательной забастовке», как называл психические расстройства выздоравливающих профессор Эмиль Крепелин — один из основоположников современной психиатрии.
К концу Первой мировой сложилось мнение, что военный невроз — проблема нередкая, но, как правило, поддающаяся быстрому и полному излечению. Во фронтовых госпиталях было 80-90% возврата больных в строй — против 20-25% госпиталей глубокого тыла. Правда, получить пенсию по нервному заболеванию, привезённому с войны, было сложновато.
Конечно, врачи отмечали и долгосрочные изменения психики у воевавших. Но феномен «потерянного поколения» пока не рассматривали с медицинской точки зрения. К настоящей проблеме даже ещё не начали подходить всерьёз.
Короткометражный британский фильм «Томми» показывает последствия контузий у солдат Первой мировой Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.