Если бы кому-нибудь пришло в голову найти во всей Советской Армии двоих самых непригодных к службе людей, то обоих он нашёл бы в моём расчёте.
Лейтёха Бирюлин был заполошным. Когда поступала команда выполнить ту или иную боевую работу, он слегка приседал, растопыривал руки, выпучивал глаза и принимался орать что-то бессвязное вроде: «Слышали! Боевая работа! У нас мало времени! Я имею право всех застрелить по законам военного времени!» После этого он принимался бегать, орать, за всё хвататься и всем мешать.
Оператор-вычислитель Норвайшис, напротив, был рептилоидом. Он не был тупым, просто соображал примерно в 2 раза медленнее, чем прочие люди. Если бы в его распоряжении было достаточно времени, он бы верно, хотя и медленно, ввёл в НЦВМ (наземную цифровую вычислительную машину) числа полётного задания. Но даже имевшееся по нормативам время начисто убивал Бирюлин своими воплями.
В какой-то момент командир батареи Фомин понял, что бороться с природой этих двоих бесполезно, и решил от них избавиться. Норвайшис был надолго засунут в дивизионный госпиталь, а лейтёху отправили сперва в отпуск, а потом в ЦАОК (Центральные артиллерийские офицерские курсы).
За это время наш уполовиненный расчёт стал лучшим в части. Со всей боевой работой мы справлялись вдвоём с Витьком. Благодарный комбат регулярно представлял меня к очередному званию и классности, а меня распирала гордость оттого, что я фактически занимал офицерскую должность.
Стояли мы на самом рубеже двух систем, километрах в 30 от Гамбурга. Служба для меня, мальчишки, была увлекательной игрой, и мне очень хотелось поиграться в эти игрушки по полной — хотя бы выйти в готовность с боевой, а не учебной ракетой. Но в Германии это было невозможно, пускать можно было только в Капустином Яре. Яром пугали. Там всегда температура 50 градусов. Только летом плюс, а зимой — минус. Там на зубах скрипит песок во время работы, сна и еды. Там в палатки залезают тридцатисантиметровые сколопендры. Но меня не пугал и Яр. Я хотел потрогать руками боевую ракету!
Судьба сыграла со мной злую шутку. Именно тогда, когда можно было показать мастерство во всей красе, я бесстыдно всё проспал.
Вот как это было.
(Фото: Вадим Савицкий)
В октябре 1986 года заполошный лейтёха вернулся и вновь приступил к безуспешным попыткам исполнения своих должностных обязанностей. Дисциплина в расчёте сразу рухнула до нулевой отметки. Норвайшис оказался на очередном лечении от рептилоидизма. Витька молча и угрюмо, как и подобает русскому крестьянину, саботировал все начинания заполошного, а я, привыкший быть старшим в расчёте, вообще не воспринимал лейтёху как командира. Вот в таком разваленном виде наш героический расчёт встретил ноябрь 1986 года.
Тут надо пояснить, что ракетный комплекс 9К79 «Точка» был секретным. Все мы давали самые страшные расстрельные подписки о неразглашении, ходили с танками в петлицах (для конспирации) и выводили технику из боксов исключительно под прикрытием темноты. Вся вот эта страшная секретность, увы, как и репутация нашего расчёта, была беспощадно порушена в один прекрасный ноябрьский день. Накануне старлей Дима-комсомолец попросил меня попечатать фотки для стенгазеты. Печатал я ночью, а днём планировал спать до обеда, закрывшись в комсомольской комнате под ответственность старлея.
Разбудил меня совершенно сатанинский стук в дверь. Какие-то солдатики в полной тревожной экипировке — с автоматами, подсумками и противогазами — сообщили мне, что, мол, тревога.
— Давно?
— Да минут сорок как.
Сорок минут!!! По сигналу «тревога!» через 40 минут колонна дивизиона должна была пройти уже три четверти пути к запасному району, на площадках которого должна была развернуться, загрузить ракеты на пусковые, прицелиться и жахнуть.
Грязное, нехорошее, матерное слово пришло мне на ум.
Я выдвинулся в направлении парка и, увидев его, остолбенел. Средь бела дня на подготовленной позиции стояла пусковая, рядом ТЗМ-ка, а на крюке крана болталась ракета. В отдалении, на шоссе, столпилась куча гансов. Они стояли возле своих пластмассовых «трабантов» и фоткали нашу сверхсекретную ракету, сколько ихним гансовским душам было угодно!
Ещё больший ужас охватил моё сердце, когда я увидел, что по парку важно разгуливают широкие лампасы и погоны с большими звёздами. Вот это было нехорошо. Енаралы ― это всегда нехорошо, а когда ты опоздал на тревогу на 40 с гаком минут, это уже не нехорошо, а вовсе даже плохо.
Незамеченный высокими чинами, я прокрался к родной ноль второй. Взлетел на крышу и сунулся в люк. В рубке сидел заполошный, пребывая в состоянии тяжелейшей депрессии. Он даже не поднял голову.
(Над пусковой висела шестиметровая ракета, та самая, боевая, из моих мечтаний — с кассетной головой. Я метнулся в грузовой отсек, дал отмашку крановщику, загрузил изделие, нырнул в рубку, раскрутил гирокомпас, ввёл числа полётного задания, вышел на готовность. Доложил комбату по телефону. Комбат долго нецензурно молчал, прежде чем сказать обычное в этих случаях «принято». Лейтёха не подавал признаков жизни.
Ещё через полчаса явился Витёк. Если я спал под прикрытием Димы-комсомольца, то он спал за боксами безо всякого прикрытия, чисто из нежелания как-либо контактировать с заполошным, и опоздал на тревогу чуть ли не на час. Ему грозили репрессии вплоть до трибунала. Впрочем, помрачневший комбат не пошёл ни на какие меры, а просто через сутки услал куда-то к ёшкиным котам лейтёху.
Командование расчётом было снова передано мне. В готовности мы простояли четверо суток. Мы жили в пусковых, туда же нам приносили еду. Всё это время радостные гансы толпились на шоссе и глазели. Вся сверхсекретность была похерена какими-то непонятными генералами. Генералы в моём понимании превзошли по своему идиотизму даже Бирюлина.
Через четверо суток по команде «отбой!» мы отгрузили боевые ракеты обратно на ТЗМ и загнали машины в боксы. А через день или два мы организованно смотрели по телевизору парад 7 ноября. По Красной площади впервые прошли пусковые установки ракетного комплекса «Точка». Вот тебе и секретность!
Вскоре из газет выяснилось, что именно в те дни, когда мы стояли в готовности, в нескольких десятках километров от нас супостат проводил учения своего ракетного комплекса «Першинг-2». Надо сказать, что «Першинг» летал на 1700 км и мог из окрестностей Гамбурга долететь чуть ли не до Москвы. Мы тогда летали всего на 70 км. Но! У «Першинга» подготовка к пуску занимала где-то 20 минут. У нас до схода ракеты было чуть больше минуты. Плюс лететь нам до них пара минут. То есть, если бы наши спутники засекли отработку команды «пуск» у «Першингов», мы могли бы накрыть их до старта. Кассетная голова покрывает осколками 7 гектаров. У «Точки» КВО (круговое вероятное отклонение) всего 30 метров. То есть залп дивизиона четырьмя ракетами с кассетными боеголовками превратил бы в решето всю небронированную технику на площади под 30 га.
(Но зачем же мы спалили малину?
Только спустя годы я понял, что рассекречивание «Точки», участие в котором с моей стороны оказалось столь позорным, было очень продуманной и своевременной акцией высшего военного командования.
Противостояние в «холодной войне» шло в основном по принципу создания угроз для противника и дальнейшего политического шантажа.
— У нас есть атомная бомба, — сказали американцы. — Теперь мы главные.
— У нас тоже есть, так что заткнитесь, — ответили русские, помолчав 4 года.
— А у нас — дальние бомбардировщики, чтобы донести атомную бомбу до вашей территории, не растерялись амеры. — Так что слушаться будем нас.
— Хм. А у нас есть истребители-перехватчики, — матерно ухмыльнулись русские. — А ещё есть кузькина мать. Не слышали?
— Не, не слышали.
— Ну так услышите.
— Блин, чё так громко-то?
— Ну так, чтоб услышали.
— Лан, а ракеты наши в Турции видели?
— Пффф… А наши на Кубе?
— А-а-а! Это же Карибский кризис!
— Ну так да, а вы как думали?
(Фото: Вадим Савицкий)
И так далее, вплоть до 1986 года, когда продолжение диалога могло выглядеть примерно так:
НАТО: Ай, какая лялечка этот «Першинг-2»! Вы только полюбуйтесь! Мобильная пусковая, вот гляньте-ка, как быстро мы их из Баварии прямо под Гамбург перебросили!
СССР: Угу. А договор-то по ликвидации…
НАТО: Какой такой договор? Вы на ракету гляньте! Это же загляденье! Дальность — 1770 километров, круговое вероятное отклонение — малюсеньких 30 метров! Так ведь она ещё в полёте маневрирует, чтоб какие-нибудь идиоты её часом не сбили!
СССР: Угу.
НАТО: Что «угу»?
СССР: Это если она взлетит.
НАТО: А чё б это ей не взлететь?
СССР: А того.
НАТО: Ой, что это?
СССР: «Точка».
НАТО: Ой, какая маленькая! А откуда она тут взялась?
СССР: От верблюда. Кстати, договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности подписывать бум?
НАТО: Чёрт, блин, фак. Ну будем, толку-то теперь…
В декабре 1987 года СССР и США подписали договор о ликвидации РСМД. С октября 1988 по июль 1989 гг. все «Першинги» были сняты с боевого дежурства.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.